Емцев М & Парнов Еремей - Возвратите ЛюбовьМихаил Емцев, Еремей Парнов Возвратите любовь Весь офицерский, сержантский и рядовой состав получат эрзац-копии своих возлюбленных. Они их больше не увидят. По соответствующим каналам эрзац-образцы эти могут быть возвращены. Хемингуэй Алые звездочки - на свежую стружку. Кап-кап-кап... Бартон нагнулся, чтобы не испачкаться. Теплые струйки побежали веселее. Наступило какое-то сладковатое изнеможение. В голове застучал дизель, к горлу подступила тошнота. Он опустился на колени и осторожно прилег. Перевернулся на спину и уперся подбородком в небо. Как можно выше, чтобы остановить кровь. Во рту сразу же стало терпко и солоно. Голубой мир тихо закружился и поплыл. Он еще чувствовал, засыпая, пыльную колючую травку, и острые стружки под руками, и подсыхающую кровь на верхней губе. Но сирены уже не услышал. Подкатила санитарная машина. Его осторожно положили на носилки и повезли. Еще в пути сделали анализ крови, измерили температуру, подсчитали слабые подрагивания пульса. Когда через четыре часа Аллан Бартон очнулся в нежно-зеленой палате военного госпиталя, диагноз был таким же определенным, как и постоянная Больцмана: "острый лучевой синдром". Впрочем, чаще это называли просто лучевой болезнью или белой смертью, как выражались солдаты охраны. В палате стояла пахнущая дезинфекцией тишина. Изредка пощелкивали реле регулировки температуры и влажности и сонно жужжал ионоозонатор. - Он не мог облучиться. Ручаюсь головой. - Эти слова майор медицинской службы Таволски повторял как заклинание. - Последние испытания на полигоне были четыре дня назад. Я сам проводил контроль людей после. У Бартона, да и у остальных тоже, разумеется, все оказалось в порядке. Вот в этом блокноте у меня все записано. Здесь и Бартон... Двадцать шестого июля, одиннадцать часов... показания индикатора - норма. А после ничего не было. - А он не ходил на полигон потом? - спросил главный врач. - Это был бы законченный идиотизм! - Вы полагаете, что именно эту причину мне следует назвать генералу? - Главврач иронически поднял бровь. - А ведь нас с вами это не касается. Пусть сам доискивается. - Я уверен, что в этот момент он уже создает следственную комиссию. - Совершенно согласен, коллега. Скажу вам даже больше: именно в этот момент он включает в комиссию вас. Таволски достал сигареты, и главврач тотчас же нажал кнопку вентилятора. - Что вы уже предприняли? - спросил главврач, устало вытягивая вперед большие, с набухшими венами руки. - Ввел двести тысяч единиц кипарина... Ну, температура, пульс, кровяное давление... - Нужно будет сделать пункцию и взять срез эпидермы. - Разумеется. Я уже распорядился. Если бы знать, что у него поражено! Можно было бы попытаться приостановить циркуляцию разрушенных клеток. Главврач молча кивал. Казалось, он засыпает. Тяжелые веки бессильно падали вниз и медленно приподнимались. - Когда вы сможете определить полученную дозу? - Вопрос прозвучал сухо и резко. - Через несколько дней. Когда станет ясна кинетика падения белых кровяных телец. - Это не лучший метод. - А что вы можете предложить? Главврач дернул плечом и еще сильнее выпятил губу. - Надо бы приставить к нему специального гематолога. А? - Разве что Коуэна? - Да, да. Позвоните ему. Попросите от моего имени приехать. Скажите, что это ненадолго. Не очень надолго. - То есть... вы думаете?.. - тихо спросил Таволски. - Такое у меня предчувствие. Я на своем веку насмотрелся. Плохо все началось. Очень плохо. - Но ведь это только на пят |